Кличку «кровавый» императору Николаю II прицепили те, кто в годы его царствования обильно лил кровушку и готовился лить ее в еще больших объемах, с еще большим усердием.
В ретроспекции формальные основания для подобного «кровавого навета» на последнего русского царя у них как будто имелись. Если за время от суда над декабристами (1825) до революции 1905 года царство казнило менее 900 человек, то за девять лет от начала оной революции были преданы смерти около 3 тысяч человек (по суду, т.
е. без учета погибших при подавлении мятежей и беспорядков.) Однако те, кто любит поговорить о «людоедском царском режиме», поупражняться в попытках вульгарной деканонизации святого страстотерпца царя Николая, помахивая списком его «кровавых преступлений» (списки вытаскиваются, разумеется, из закромов советского изовравшегося агитпропа), умалчивают о двух вещах.
Во-первых, о том, что три тысячи «столыпинских галстуков» примерили на себе бойцы террористического фронта — участники бандитской войны против Российской империи, развязанной пламенными революционерами при финансовой поддержке внешнеполитических врагов России.
Во-вторых, они упорно обходят молчанием правило, что все познается в сравнении. В 1962—1989 годах в совершенно мирном СССР, не потрясаемом никакими кровавыми революциями, «вегетарианском» относительно времен ленинской и сталинской живодерни, было казнено более 22 тысяч человек. Даже в позднем СССР «народная» советская власть казнила в среднем почти по 800 человек в год. Во сколько раз это больше, чем при разгуле терроризма в начале XX века, даже с поправкой на разницу в численности населения, посчитать может любой желающий.
Меж тем личная святость правителя никак не противоречит факту смертных казней, проводившихся при нем, и их количеству. Еще князя Владимира, святого равноапостольного крестителя Руси, отменившего было смертную казнь из-за «боязни греха», епископы увещевали: «Ты поставлен от Бога на казнь злым и на милование добрым. Положено тебе казнить разбойников, иначе они еще более умножатся».
В конце 1906 года адмирал Ф. В. Дубасов, на которого перед тем было совершено покушение, попросил императора о помиловании неудачливых убийц — крестьянина и мещанина. Николай II передал адмиралу письмо с отказом: «Полевой суд действует помимо вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив: пишу Вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила».
Событие, переполнившее чашу терпения императора, произошло за четыре месяца до того. 12 августа на дачу П. А. Столыпина на Аптекарском острове пришли двое в жандармской форме и бросили в дом бомбы. Погибли на месте 27 человек, еще шестеро умерли в больнице, 32 человека были ранены, в том числе 14-летняя дочь и 3-летний сын Столыпина; няня детей погибла.
Через неделю после этого теракта в империи начали работать военно-полевые суды, в ускоренном порядке рассматривавшие дела об убийствах, разбое, нападениях на военных, полицейских и должностных гражданских лиц. Законопроект был разработан по личному указанию Николая II. Следствие по этим делам (когда преступление очевидно и преступники налицо) не проводилось, приговор выносился в течение двух суток и исполнялся в третьи сутки.
Террористическая война шла в стране полным ходом. Только за 1906 год жертвами революционного террора стали 768 убитых и 820 раненых чиновников высшего, среднего и мелкого ранга, полицейских, городовых. А за два года, с конца 1905 по конец 1907-го, погибли и были ранены около 9 тысяч человек — представителей власти, людей, к власти не имевших отношения, случайных уличных прохожих, в том числе детей. За 2,5 следующих года — еще почти 3800 убитых и столько же раненых. Подавляющее большинство жертв терактов — частные лица. К убийствам добавлялись множественные «экспроприации на нужды революции» — бандитские ограбления банковских отделений, почтовых карет, перевозивших деньги. «При этом грань между политическими и уголовными убийствами стиралась до полной неуловимости: шайки грабителей, убивая полицейских и похищая крупные суммы денег, заявляли, что все это делается “для нужд революции”» (С. С. Ольденбург. Царствование императора Николая II.)
На улицах «привычными» становились картины вроде этой. В мае 1906 года на одной из центральных площадей Севастополя террористы бросили бомбу, которая убила 8 человек, в том числе двух детей, и ранила несколько десятков. Севастопольский комендант генерал Неплюев, на которого они покушались, остался жив.
В Думе, где тогда обсуждался законопроект об отмене смертной казни, отреагировали на новое известие об уличных бомбистах с железным спокойствием и даже… с сочувствием к террористам, с заботой об их жизнях. «Уже созван военный суд… нам необходимо предотвратить пролитие крови», — взволновались думские депутаты. Почему их заботила только кровь убийц? Левая печать вообще побила все рекорды бесстыдства и невменяемости: «Когда остынут первые впечатления, и сами раненые, и близкие погибших поймут, что они явились жертвой случая, что не против них был направлен удар».
Стоит повторить слова Николая II из письма адмиралу Дубасову: «Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила». «С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может».
С конца 1906 года, когда это письмо было написано, революция и революционный террор действительно пошли на спад. Военно-полевые суды, вводившиеся как временная, экстраординарная мера, сделали свое дело. За восемь месяцев работы они вынесли более 1100 смертных приговоров, из них исполнены были 683. С апреля 1907 года военно-полевые суды прекратили свое существование. Но продолжали действовать военно-окружные суды, в которых уже не было ничего чрезвычайного и велось обычное следствие по всем преступлениям.
Помилование приговоренных к смертной казни в Российской империи являлось прерогативой монарха. В последний век существования Империи русские цари не скупились на помилования. Десятки смертных приговоров по делу декабристов — и всего пятеро повешенных. По итогам работы военно-полевых и военно-окружных судов в 1906—1909 гг. помилованы были больше половины смертников.
Когда великая княгиня Елизавета Федоровна пришла в тюремную камеру к убийце своего мужа, великого князя Сергея Александровича, и умоляла его (!) подать императору прошение о помиловании, она говорила, что государь прощает и смягчает наказание всякому, кто раскаивается в своем преступлении. Террористу Каляеву эти слова великой княгини показались излишними. Вряд ли он поставил их под сомнение, просто понятия «раскаяние» и «прощение» отсутствовали в катехизисе пламенного революционера.
Николай II, как и его предшественники на русском троне, очень серьезно относился к тому, что во время помазания на царство ему свыше были вручены миллионы жизней его подданных. С момента коронации император в буквальном смысле становился вершителем судеб. На последнем суде он должен будет дать ответ пред Богом за каждую невинно погубленную под его самодержавной рукою жизнь. Поэтому император «вдумчиво относился к своему сану Помазанника Божия. Надо было видеть, с каким вниманием он рассматривал просьбы о помиловании осужденных на смертную казнь. Право милости — не приближало ли оно его всего более к Всемилостивому?»
Автор этих воспоминаний, генерал А. А. Мосолов, будучи начальником канцелярии Министерства двора, много лет входил в ближайшее окружение Николая II. Он приводит лишь один эпизод с подписанием помилования, но, по его же словам, таких эпизодов было множество.
«Как только помилование было подписано, царь не забывал никогда, передавая резолюции, требовать немедленной отправки депеши, чтобы она не запоздала. Помню случай, когда в одну из поездок телеграмма с просьбой о помиловании была получена поздно вечером. Фредерикс (министр двора. — Н. И.) уже спал, государь же еще занимался в своем купе. Я приказал камердинеру доложить обо мне. Царь принял меня, видимо, удивленный моим вторжением в такой час». После объяснений Мосолова император сказал: «Конечно, вы поступили правильно. Ведь дело идет о жизни человека».
Поскольку приговоры приводились в исполнение в 24 часа, с помилованием тоже нужно было спешить. Утром государь спросил Мосолова: «Убеждены ли вы, что телеграмма была немедленно отправлена? — Да, немедленно, в таком-то часу. — Ведь эти телеграммы с моими повелениями идут вне очереди, как мои личные? — Точно так, Ваше Величество». «Царь, видимо, почувствовал облегчение, так как исполнение приговора было назначено на утро», — заключил свой рассказ Мосолов.
В подобных свидетельствах бывший начальник канцелярии двора не одинок.
«Будучи по натуре своей мягкосердечным, государь был противником строгих репрессий, наказаний и терпеть не мог смертной казни; но, несмотря на желание отменить ее совершенно, он все же не считал себя вправе это сделать, особенно в смутные 1905—06 года. Мне неоднократно рассказывал мой ротный командир, флигель-адъютант капитан В. И. Сухих, как бывал доволен государь, если полевой суд находил возможным не присуждать обвиняемого к смертной казни; а сколько тяжких преступников помиловал государь и спас их от смерти!» (Государь-император Николай II Александрович. Сборник памяти 100-летия со дня рождения. Нью-Йорк, 1968. С. 136.)
Самый известный случай такого рода похож на «римейк» заключительной сцены из пушкинской «Капитанской дочки», когда Маша, невеста Петра Гринева, вымаливает у императрицы Екатерины прощение для своего жениха, без вины осужденного к казни. Однако эта история была написана не чернилами гениального Пушкина, а самой жизнью. Существует она в нескольких вариациях с разными подробностями.
Однажды поздно ночью дежурный флигель-адъютант генерал П. П. Орлов вынужден был принять заплаканную женщину, которая поведала ему душераздирающую историю. Ее жених, студент, связался с эсерами и против воли сделался членом их Боевой организации, проводившей теракты. Выпутаться ему не удалось, революционная банда крепко держала его в своих сетях. Вскоре полиция всех арестовала, суд приговорил к смерти. Казнь должна была состояться наутро. Невеста студента умоляла генерала тотчас же, ночью, передать императору прошение о помиловании молодого человека, который ни в чем не виновен, к тому же (по одной из версий) был болен чахоткой и жить ему оставалось немного.
После недолгих сомнений флигель-адъютант отправился к покоям государя. Камердинер доложил о нем императору, который еще не ложился спать. Его величество вышел в халате. «Что случилось, Орлов?» Генерал доложил, передав прошение. Царь прочел. «Я благодарю вас, Орлов, за то что вы не побоялись обеспокоить меня в такое время по столь важному делу. Когда можно спасти жизнь человеку, не надо колебаться. Слава Богу, ни ваша, ни моя совесть не смогут нас в чем-либо упрекнуть». Коменданту Петропавловской крепости было немедленно передано по телеграфу (или по телефону) высочайшее повеление о задержании казни студента. На следующий день государь приказал провести тщательное расследование в отношении молодого человека. Вскрылась судебная ошибка. Невиновный был освобожден.
Год спустя генерал Орлов получил письмо из Ялты от той самой женщины, которая вышла замуж за помилованного. (По другой версии, сам встретил их обоих в Крыму.) Она просила передать императору ее благодарность за спасение молодого человека. Сообщала, что по воле императрицы ее жених после освобождения был осмотрен придворным врачом, затем за счет государыни отправлен в ялтинскую туберкулезную лечебницу. «Что бы ни случилось, мы готовы отдать свои жизни за государя и всегда будем молиться за него» — говорилось в письме. Генерал рассказал об этом императору. «Видите, как хорошо вы поступили тогда, Орлов. Своим докладом вы сделали счастливыми их и меня», — резюмировал царь.
После Февраля 1917 года тень смертной казни нависла над самим императором, отрешенным от власти. Когда новый министр юстиции Керенский в марте поспешил с законодательной отменой смертных приговоров, мотивацией этого решения якобы стало желание закрыть рот тем, кто требовал смерти для Николая II. Стало известно об этом и царю. «Это ошибка! — воскликнул он. — Отмена смертной казни приведет к развалу дисциплины в армии. Если он (Керенский) принимает этот закон с целью оградить меня, скажите ему, что я готов отдать жизнь ради блага моей страны!»
Однако на Великой войне бывало всякое. Младшая сестра императора, великая княгиня Ольга Александровна, вспоминала случай в госпитале, который произвел на нее сильное впечатление. «У нас там лежал молодой раненный дезертир, которого судили и приговорили к смертной казни. Его охраняли два часовых. Мы все жалели его: он казался нам таким славным. Врач сообщил о нем Ники. Тот сразу же направился в угол палаты, где лежал дезертир. Я пошла за ним и увидела, что раненый окаменел от страха. Положив руку на плечо юноши, Ники очень спокойно спросил, почему тот дезертировал. Запинаясь бедняга рассказал, что, когда у него кончились боеприпасы, он перепугался и кинулся бежать. Затаив дыхание, мы ждали, что будет дальше. И тут Ники сказал юноше, что он свободен. Бедный юноша сполз с постели, бросился на колени и, обхватив Ники за ноги, зарыдал, как малое дитя. По-моему, мы тоже все плакали… Затем в палате воцарилась тишина. Все солдаты смотрели на Ники — и сколько преданности было в их взглядах!..»
Закон суров. Особенно закон военного времени. Но христианское милосердие самодержавного правителя выше любого закона.
Свежие комментарии